Вчера выправлял статью своего аспиранта про Ивана Большого Шереметева, и по ходу дела возникла еретическая идея. Ну никуда мне не деться от этого, приходится снова и снова выступать Advocatus Diaboli! Но обо всем по порядку…
Я уже как то писал о походе Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. ("Яз, деи, деда своего и прадеда ныне зделал лутчи..." 1, 2, 3, 4 и 5), и про действия Ивана Грозного в трагические дни мая 1571 г., и вот как бы вышло такое продолжение этого сюжета. В биографии боярина и воеводы Ивана Васильевича Большого Шереметева (и о нем я также немножко писал прежде) есть смутный такой эпизод, связанный с его пострижением в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Еще в 1851 г. была опубликована вкладная книга в монастырь, из которой следовало, что в 7078 (т.е. 1569/1570) году боярин сделал в монастырь богатейший вклад (всего движимостью и недвижимостью на 1400 рублей). Отсюда ряд историков (например, А.А. Зимин и С.Б. Веселовский) сделали вывод, что старший Шереметев ушел в монастырь примерно в 1570 г. Покойный Р.Г. Скрынников уточнил это наблюдение. Используя вкладные книги того же монастыря, он заметил, что боярин принял постриг 7 июня 1571 г., приехав в обитель монастырь накануне (когда именно – неизвестно, но 6-го июня он сделал еще один вклад в монастырь, а из записей следует, что к инокам наш герой явился после 28 мая). Руслан Григорьевич связывал появление Ивана Большого в этой знаменитой обители с легкой паникой, охватившей боярина в связи с накалившейся после дела конюшего Челяднина-Федорова и новгородского изменного дела обстановкой в столице, В.А. Колобков полагал, что внезапное пострижение Шереметева в монахи с начатым, по его мнению, накануне татарского вторжения, «розыском» об измене в опричной среде. Так или иначе, с их точки зрения, старший Шереметев решил укрыться в монастыре от монаршего гнева (правда, непонятно, на что рассчитывал боярин – известно ведь, что безумный Tyrann вытащил бы его и из-под земли, если бы решил испить боярской кровушки на утро).
С мнением мэтров трудно не согласиться, но яз, сирый и убогий, осмелюсь и иную точку зрения высказать. Для начала цитата из разрядной книги: «А на Москве бояре и воеводы, а по вестям ити против царя на берег и против короля от литовские украины, которой наперед пойдет на царя и великого князя украины: князь Иван Дмитреевич Бельской, Никита Романович Юрьев, Михайло Иванович Волынской, воевода князь Иван Андреевич Шуйской. А как князь Иван Дмитреевич пойдет, и на Москве быти бояром: Иван Болшой Васильевич Шереметев, Василей Юрьевич Малой, околничей Офонасей Ондреевич Бутурлин, Михайло Иванович Колычов, Долмат Федорович Карпов». Ага, при условии отсутствия на Москве «больших» бояр на хозяйстве там за старшего оставался, по царским расчетам, старшой Шереметев!
Идем дальше. По мнению С.Н. Богатырева, весной 1571 г. в Ближнюю думу входили 11 бояр: князья И.Д. Бельский, И.Ф, Мстиславский, М.И. Воротынский, В.И. Темкин-Ростовский и бояре М.Я. Морозов, Ф.И. Умной-Колычев, И.Я, Чеботов, Н.Р. Юрьев, И.П. Яковлев и два брата Шереметева, старший и меньший. Скрынников полагал, что к этому же времени Шереметев старшой занял место казненного Федорова-Челяднина – т.е. существенно поднялся в иерархии служилых чинов (любопытное замечание Котошихина относительно статуса конюшего, в котором пребывал Федоров: «А кто бывает конюшим, и тот первой боярин чином и честию; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем, кроме того конюшего иному царем быти некому, учинили б его царем и без обирания»).
А теперь разряд 7079 года (т.е. того самого 1570/1571) на «берегу»: «В большом полку бояре и воеводы князь Иван Дмитреевич Бельской да Михайло Яковлевич Морозов, стояли на Коломне. В правой руке боярин и воеводы князь Иван Федорович Мстисловской да Иван Меньшой Васильевич Шереметев. В передовом полку боярин и воеводы князь Михайло Иванович Воротынской да князь Петр Иванович Татев. В сторожевом полку боярин и воеводы князь Иван Ондреевичь Шуйской да Дмитрей Григорьев сын Плещеев. А в левой руке воеводы князь Иван Петровичь Шуйской да князь Иван князь Григорьев сын Щербатой». Из означенного выше списка бояр Ближней Думы на «берегу» оказываются 5 человек, в том числе знатнейшие и дороднейшие князья Бельский, Мстиславский и Воротынский. 6-й боярин, Темкин-Ростовский, был в это время в Слободе, откуда вместе с царем выступил 16 мая на «берег» навстречу татарам в качестве 2-го воеводы передового опричного полка.
Вопрос – кто тогда остался на Москве на хозяйстве за старшего? И по аналогии с 1567 г. Ваш покорный слуга осмеливается предположить, что этим старшим был никто иной, как Шереметев Старшой! И тогда, спрашивается, кто отвечал за подготовку Москвы к обороне от внезапного прорыва татар к городу и на ком лежит немалая, если не большая, часть вины в том, что Москва сгорела и десятки тысяч людей погибли и остались без крова и имущества? Ответ очевиден. И как тут не вспомнить картину маслом, которую нарисовал знатный фальсификатор и брехун Герберштейн, описывая поведение московских бояр летом 1521 г. в аналогичной ситуации: «Одного немецкого пушкаря Никласа пригласил к себе казначей (Schatzmaister) и весьма ласково просил его подкатить к воротам огромную старую железяку (Eisner Stuckh), много лет простоявшую на одном месте без дела. Пушкарь рассмеялся, а оскорбленный казначей спросил, не над ним ли тот смеется. “Если даже я и подкачу дня за три это орудие к воротам, — ответил пушкарь, — то им все равно невозможно будет воспользоваться, потому что оно разнесет ворота”. “Что же делать?” — спросил казначей. — “Я думал, что чем больше, тем лучше”. Тогда только принялись искать маленькие пушки (спрятанные) вдалеке от крепости, и крестьяне носили фальконеты (Fakkhanetlen) прямо на спине без всяких приспособлений (on alle gefaess). Вдруг раздались крики: “Татары, татары!” Все тут же побросали пушки и побежали в крепость, так что орудия длинной вереницей лежали вдоль улицы. Всего несколько всадников легко могли бы сжечь город. Пороху было не более центнера (em Centh), и первым делом надо было натолочь пороху. Пушек, по приказу князя, отлито было множество, но не было при этом ничего, что является принадлежностью цейхгаузов. Все лежало взаперти, и если возникала в чем-либо нужда, приходилось готовить все в спешке.). В таком смятении наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары, в особенности же мед, чтобы побудить его снять осаду»…
Одним словом, так и видится любопытная картина – утро 24-го мая 1571 г., начало пожара. Иван Грозный с сыновьями и небольшой свитой в окружении опричных стрельцов поспешно выезжает в одни ворота, направляясь в Троицу, а в другие ворота не менее, если не более, поспешно выезжает в тележке, окруженный верными холопами внезапно заболевший Иван Большой и быстро-быстро удаляется в сторону Кирилло-Белозерского монастыря. Здесь, устроившись со всеми удобствами ("Шереметеву - стол в келью, да и поварня своя", "А ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов", "А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку Шереметеву в келью приносили,- так ведь в монастырях зазорно и фряжские вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли иноческая жизнь? Неужели вам нечем было кормить Шереметева, что ему пришлось завести особые годовые запасы?", "До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой в келье не держали, а не только других вещей. А двор за монастырем и запасы на что?"), боярин решил переждать монаршую грозу и не ошибся в своих расчетах… Надо полагать, что Иван, мучимый угрызениями совести, не стал безжалостно карать виновников московской трагедии, ограничившись казнью бедняги Темкина-Ростовского и ссылкой Мстиславского наместником в Новгород, а Шереметева не стал трогать вовсе (что, согласитесь, совсем непохоже на поведение бесноватого Tyrann’a, до этого едва не умучившего бедного Шереметева и вынудившего его предусмотрительно передать все свои сокровища мнихам)…
И для красоты три картины К. Маковского из боярской разгульной жизни:



P.S. "Сделавши это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения" (с)
Я уже как то писал о походе Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. ("Яз, деи, деда своего и прадеда ныне зделал лутчи..." 1, 2, 3, 4 и 5), и про действия Ивана Грозного в трагические дни мая 1571 г., и вот как бы вышло такое продолжение этого сюжета. В биографии боярина и воеводы Ивана Васильевича Большого Шереметева (и о нем я также немножко писал прежде) есть смутный такой эпизод, связанный с его пострижением в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Еще в 1851 г. была опубликована вкладная книга в монастырь, из которой следовало, что в 7078 (т.е. 1569/1570) году боярин сделал в монастырь богатейший вклад (всего движимостью и недвижимостью на 1400 рублей). Отсюда ряд историков (например, А.А. Зимин и С.Б. Веселовский) сделали вывод, что старший Шереметев ушел в монастырь примерно в 1570 г. Покойный Р.Г. Скрынников уточнил это наблюдение. Используя вкладные книги того же монастыря, он заметил, что боярин принял постриг 7 июня 1571 г., приехав в обитель монастырь накануне (когда именно – неизвестно, но 6-го июня он сделал еще один вклад в монастырь, а из записей следует, что к инокам наш герой явился после 28 мая). Руслан Григорьевич связывал появление Ивана Большого в этой знаменитой обители с легкой паникой, охватившей боярина в связи с накалившейся после дела конюшего Челяднина-Федорова и новгородского изменного дела обстановкой в столице, В.А. Колобков полагал, что внезапное пострижение Шереметева в монахи с начатым, по его мнению, накануне татарского вторжения, «розыском» об измене в опричной среде. Так или иначе, с их точки зрения, старший Шереметев решил укрыться в монастыре от монаршего гнева (правда, непонятно, на что рассчитывал боярин – известно ведь, что безумный Tyrann вытащил бы его и из-под земли, если бы решил испить боярской кровушки на утро).
С мнением мэтров трудно не согласиться, но яз, сирый и убогий, осмелюсь и иную точку зрения высказать. Для начала цитата из разрядной книги: «А на Москве бояре и воеводы, а по вестям ити против царя на берег и против короля от литовские украины, которой наперед пойдет на царя и великого князя украины: князь Иван Дмитреевич Бельской, Никита Романович Юрьев, Михайло Иванович Волынской, воевода князь Иван Андреевич Шуйской. А как князь Иван Дмитреевич пойдет, и на Москве быти бояром: Иван Болшой Васильевич Шереметев, Василей Юрьевич Малой, околничей Офонасей Ондреевич Бутурлин, Михайло Иванович Колычов, Долмат Федорович Карпов». Ага, при условии отсутствия на Москве «больших» бояр на хозяйстве там за старшего оставался, по царским расчетам, старшой Шереметев!
Идем дальше. По мнению С.Н. Богатырева, весной 1571 г. в Ближнюю думу входили 11 бояр: князья И.Д. Бельский, И.Ф, Мстиславский, М.И. Воротынский, В.И. Темкин-Ростовский и бояре М.Я. Морозов, Ф.И. Умной-Колычев, И.Я, Чеботов, Н.Р. Юрьев, И.П. Яковлев и два брата Шереметева, старший и меньший. Скрынников полагал, что к этому же времени Шереметев старшой занял место казненного Федорова-Челяднина – т.е. существенно поднялся в иерархии служилых чинов (любопытное замечание Котошихина относительно статуса конюшего, в котором пребывал Федоров: «А кто бывает конюшим, и тот первой боярин чином и честию; и когда у царя после его смерти не останется наследия, кому быть царем, кроме того конюшего иному царем быти некому, учинили б его царем и без обирания»).
А теперь разряд 7079 года (т.е. того самого 1570/1571) на «берегу»: «В большом полку бояре и воеводы князь Иван Дмитреевич Бельской да Михайло Яковлевич Морозов, стояли на Коломне. В правой руке боярин и воеводы князь Иван Федорович Мстисловской да Иван Меньшой Васильевич Шереметев. В передовом полку боярин и воеводы князь Михайло Иванович Воротынской да князь Петр Иванович Татев. В сторожевом полку боярин и воеводы князь Иван Ондреевичь Шуйской да Дмитрей Григорьев сын Плещеев. А в левой руке воеводы князь Иван Петровичь Шуйской да князь Иван князь Григорьев сын Щербатой». Из означенного выше списка бояр Ближней Думы на «берегу» оказываются 5 человек, в том числе знатнейшие и дороднейшие князья Бельский, Мстиславский и Воротынский. 6-й боярин, Темкин-Ростовский, был в это время в Слободе, откуда вместе с царем выступил 16 мая на «берег» навстречу татарам в качестве 2-го воеводы передового опричного полка.
Вопрос – кто тогда остался на Москве на хозяйстве за старшего? И по аналогии с 1567 г. Ваш покорный слуга осмеливается предположить, что этим старшим был никто иной, как Шереметев Старшой! И тогда, спрашивается, кто отвечал за подготовку Москвы к обороне от внезапного прорыва татар к городу и на ком лежит немалая, если не большая, часть вины в том, что Москва сгорела и десятки тысяч людей погибли и остались без крова и имущества? Ответ очевиден. И как тут не вспомнить картину маслом, которую нарисовал знатный фальсификатор и брехун Герберштейн, описывая поведение московских бояр летом 1521 г. в аналогичной ситуации: «Одного немецкого пушкаря Никласа пригласил к себе казначей (Schatzmaister) и весьма ласково просил его подкатить к воротам огромную старую железяку (Eisner Stuckh), много лет простоявшую на одном месте без дела. Пушкарь рассмеялся, а оскорбленный казначей спросил, не над ним ли тот смеется. “Если даже я и подкачу дня за три это орудие к воротам, — ответил пушкарь, — то им все равно невозможно будет воспользоваться, потому что оно разнесет ворота”. “Что же делать?” — спросил казначей. — “Я думал, что чем больше, тем лучше”. Тогда только принялись искать маленькие пушки (спрятанные) вдалеке от крепости, и крестьяне носили фальконеты (Fakkhanetlen) прямо на спине без всяких приспособлений (on alle gefaess). Вдруг раздались крики: “Татары, татары!” Все тут же побросали пушки и побежали в крепость, так что орудия длинной вереницей лежали вдоль улицы. Всего несколько всадников легко могли бы сжечь город. Пороху было не более центнера (em Centh), и первым делом надо было натолочь пороху. Пушек, по приказу князя, отлито было множество, но не было при этом ничего, что является принадлежностью цейхгаузов. Все лежало взаперти, и если возникала в чем-либо нужда, приходилось готовить все в спешке.). В таком смятении наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары, в особенности же мед, чтобы побудить его снять осаду»…
Одним словом, так и видится любопытная картина – утро 24-го мая 1571 г., начало пожара. Иван Грозный с сыновьями и небольшой свитой в окружении опричных стрельцов поспешно выезжает в одни ворота, направляясь в Троицу, а в другие ворота не менее, если не более, поспешно выезжает в тележке, окруженный верными холопами внезапно заболевший Иван Большой и быстро-быстро удаляется в сторону Кирилло-Белозерского монастыря. Здесь, устроившись со всеми удобствами ("Шереметеву - стол в келью, да и поварня своя", "А ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов", "А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку Шереметеву в келью приносили,- так ведь в монастырях зазорно и фряжские вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли иноческая жизнь? Неужели вам нечем было кормить Шереметева, что ему пришлось завести особые годовые запасы?", "До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой в келье не держали, а не только других вещей. А двор за монастырем и запасы на что?"), боярин решил переждать монаршую грозу и не ошибся в своих расчетах… Надо полагать, что Иван, мучимый угрызениями совести, не стал безжалостно карать виновников московской трагедии, ограничившись казнью бедняги Темкина-Ростовского и ссылкой Мстиславского наместником в Новгород, а Шереметева не стал трогать вовсе (что, согласитесь, совсем непохоже на поведение бесноватого Tyrann’a, до этого едва не умучившего бедного Шереметева и вынудившего его предусмотрительно передать все свои сокровища мнихам)…
И для красоты три картины К. Маковского из боярской разгульной жизни:



P.S. "Сделавши это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения" (с)