crushed Ну вот, опять несколько размышлизмов после прочтения бестселлера (и не последние, поскольку вся серия еще не прочитана). Пока ездил в град Москов и волею небес вынужден был кажин день перемещаться в пространстве между Первопрестольной и Солнечногорском, завершил полностью прочтение трилогии Д. Балашова «Святая Русь». И не оставляет меня мысль, что уважаемый и почитаемый писатель негативно относится к князьям московского дома. Какие-то они у него выходят все больше недотепистые, дюжинные, все их легко объегоривают, обводят вокруг пальца, играю ими, как марионетками, явно или неявно превращают их в инструменты выполнения своих замыслов. И это касается и Василья Дмитриевича, которым вертела Софья Витовтовна (ну такой он был лопушок, влюбился без оглядки в Софью, которую ему, глуповатому мальчишке, подсунул с далеко идущими планами хитроумный Витовт. А Софья – та хитростью и коварством вся пошла в батушку, и, играя на чувствах своего благоверного, способствовала реализации замыслов своего папеньки), и его батюшки – Дмитрия Ивановича. Кстати, идея-та эта неплохо просматривается, к примеру, и в биографии Юрия Дмитриевича, вышедшей в серии ЖЗЛ).
Дмитрий Иванович в изображении Балашова – вообще фигура чуть ли не комическая (ну ладно, трагикомическая). С кем бы его сравнить? Пожалуй, первое, что приходит на ум – фигура Кутузова в «Войне и мир» Толстого, в той его части, где речь идет о Куликовской битве. Дмитрий в изображении Балашова – фигура бездеятельная и, я бы даже так сказал, совершенно бесполезная и ненужная («Князь Дмитрий все еще не оставлял попыток руководить, направлять этот ширившийся с каждым часом поток и с горем понимал, что его, словно щепку, отбрасывает куда-то опрочь, влечет и вертит сгустком чужих боярских воль, и он убеждался раз за разом, что уже не руководит ничем, а сам несется стремглав в этом многошумном течении»), ничего не умеющая и ничего не понимающая, к примеру, в том же ратном деле (ну вот, к примеру, такая вот филиппика: «Ему, Дмитрию, почтительно, но кратко отчитывались, прошали отдать тот или иной «княжеский» наказ, а он приказывал и началовал, плохо понимая, почто надобно велеть то или иное, почто, например, требовалось удалить с посада, расположивши в шатрах за Яузою, дмитровцев, а ратников из-под Волока Ламского направлять в Красное? Почему печеный хлеб, который выпекали день и ночь все монастырские поварни, надо было возами отсылать на Воробьево? И почто берегли лонисьную сушеную рыбу, а летошнюю выдавали ратным? И даже взаболь огорчился тем, пока Тимофей Васильич не объяснил князю, что летошняя и хороша, но некрепкого посолу и в дороге на жаре может пропасть, а та, старая, надежнее и не сопреет в переметных сумах ратников»).
Одним словом, всякие гадости и промахи – это вина князя (к примеру, осложнения с Олегом Рязанским, а потому бояре «князя Дмитрия, когда он начинал молвить не то и не так, выслушивая, окорачивали бережно, но твердо, не позволяя ему ни осерчать, ни молвить безлепицы какой»), а все хорошее – заслуга или бояр, или его брата Владимира, или Боброка Волынского. И фразы то, одна к одной. «Князь трусил в душе, пото и хотел все полки удержать около себя, так спокойней, надежней казало», «Помимо его воли, помимо разумения создавалась у него под рукою не московская, даже не русская земля, а какая-то иная, многоязыкая», «Боброка он боялся. Даже женив на сестре по Дуниному совету, боялся все равно». И все бы ему, невдалому, подле бабьего подола ошиваться и за ним укрываться от трудностей мира: «Дмитрий долго сопел, ворочался, сетуя, что рядом нет привычной своей Авдотьи, которая и утешит, и успокоит, и совет подаст неназойливо».
Ага, а вот, кстати, и реконструкция облика княгини С. Никитина:
Да что там княгиня, Боброк – и тот навроде няньки при князе, который без посторонней помощи даже рубаху пред битвой сам переменить не способен («Все одно рубаха под панцирем была мокра и кожа зудела от пота и пыльной трухи. Боброк, только кинувши глазом, тотчас уразумел князеву трудноту. Спешившегося Дмитрия мигом, стащив шелом и кольчугу, переодели в сухое, чистое, грудь и спину обтерев влажным рушником. Дмитрий, всев на коня, почуял, будто родился заново»). И уж совершенно точно Дмитрею нельзя в руки вручать командование над ратью, ибо он непременно «упрямо настоит на своем, двинет полки не туда, куда надобно, перепутает все на свете и потеряет рать!». Да и как такому можно ее вручить: «Омытый водою и напоенный, Дмитрий скоро пришел в себя. Он сидел, икая, вытаращив глаза, большой, толстый и жалкий, с мокрым от слез и воды лицом, с налипшими, спутанными волосами, в волглой рубахе (за чистою сорочкой для князя только что поскакал холоп), и, озирая столпившихся вокруг бояр и ратников, все не мог понять, что это не разгром, не конец, что Мамай бежит и они победили»?
Ну как скажи, Балашов эти слова писал с картины Ореста Кипренского, вот этой:
Другое дело, к примеру, тот же Олег Рязанский, симпатии к которому писатель и не скрывает: «Князя Дмитрия он тихо презирал, но в эту ночь, в эту ночь кануна Успения Богоматери, он завидовал московиту! Никогда в жизни, будучи гениальным полководцем, не мог он собрать такую великую рать! Ежели бы он мог! Хоть когда-нибудь мог! Разве он повел бы полки вот так, кучею? О, он бы прежде измотал Мамая, растер его силу по засечной черте, отбил обозы, отогнал стада, порушил согласие беков ордынских (он же знает их всех, ведает, кому и сколько надобно дать, чтобы не вмешивались в битву). Он бы и фрягов завел в болото и поглядел, как они будут выдирать из грязи долгие ноги в чулках под дождем смертоносных стрел! И уже после, потом — всеми силами!..».
Одним словом, прямо таки беда, что столь ответственное дело, как собирание Руси, досталось в руки таким людям, как Дмитрий Иванович и Василий Дмитриевич… То ли дело, ежели б во главе оказался бы, к примеру, Олег Рязанский или Юрий Дмитриеивч – вот они бы ужо…
Одним словом, я в некотором разочаровании - из источников ничтожество Дмитрея Московского ведь ну никак не просматривается...
Дмитрий Иванович в изображении Балашова – вообще фигура чуть ли не комическая (ну ладно, трагикомическая). С кем бы его сравнить? Пожалуй, первое, что приходит на ум – фигура Кутузова в «Войне и мир» Толстого, в той его части, где речь идет о Куликовской битве. Дмитрий в изображении Балашова – фигура бездеятельная и, я бы даже так сказал, совершенно бесполезная и ненужная («Князь Дмитрий все еще не оставлял попыток руководить, направлять этот ширившийся с каждым часом поток и с горем понимал, что его, словно щепку, отбрасывает куда-то опрочь, влечет и вертит сгустком чужих боярских воль, и он убеждался раз за разом, что уже не руководит ничем, а сам несется стремглав в этом многошумном течении»), ничего не умеющая и ничего не понимающая, к примеру, в том же ратном деле (ну вот, к примеру, такая вот филиппика: «Ему, Дмитрию, почтительно, но кратко отчитывались, прошали отдать тот или иной «княжеский» наказ, а он приказывал и началовал, плохо понимая, почто надобно велеть то или иное, почто, например, требовалось удалить с посада, расположивши в шатрах за Яузою, дмитровцев, а ратников из-под Волока Ламского направлять в Красное? Почему печеный хлеб, который выпекали день и ночь все монастырские поварни, надо было возами отсылать на Воробьево? И почто берегли лонисьную сушеную рыбу, а летошнюю выдавали ратным? И даже взаболь огорчился тем, пока Тимофей Васильич не объяснил князю, что летошняя и хороша, но некрепкого посолу и в дороге на жаре может пропасть, а та, старая, надежнее и не сопреет в переметных сумах ратников»).
Одним словом, всякие гадости и промахи – это вина князя (к примеру, осложнения с Олегом Рязанским, а потому бояре «князя Дмитрия, когда он начинал молвить не то и не так, выслушивая, окорачивали бережно, но твердо, не позволяя ему ни осерчать, ни молвить безлепицы какой»), а все хорошее – заслуга или бояр, или его брата Владимира, или Боброка Волынского. И фразы то, одна к одной. «Князь трусил в душе, пото и хотел все полки удержать около себя, так спокойней, надежней казало», «Помимо его воли, помимо разумения создавалась у него под рукою не московская, даже не русская земля, а какая-то иная, многоязыкая», «Боброка он боялся. Даже женив на сестре по Дуниному совету, боялся все равно». И все бы ему, невдалому, подле бабьего подола ошиваться и за ним укрываться от трудностей мира: «Дмитрий долго сопел, ворочался, сетуя, что рядом нет привычной своей Авдотьи, которая и утешит, и успокоит, и совет подаст неназойливо».
Ага, а вот, кстати, и реконструкция облика княгини С. Никитина:
Да что там княгиня, Боброк – и тот навроде няньки при князе, который без посторонней помощи даже рубаху пред битвой сам переменить не способен («Все одно рубаха под панцирем была мокра и кожа зудела от пота и пыльной трухи. Боброк, только кинувши глазом, тотчас уразумел князеву трудноту. Спешившегося Дмитрия мигом, стащив шелом и кольчугу, переодели в сухое, чистое, грудь и спину обтерев влажным рушником. Дмитрий, всев на коня, почуял, будто родился заново»). И уж совершенно точно Дмитрею нельзя в руки вручать командование над ратью, ибо он непременно «упрямо настоит на своем, двинет полки не туда, куда надобно, перепутает все на свете и потеряет рать!». Да и как такому можно ее вручить: «Омытый водою и напоенный, Дмитрий скоро пришел в себя. Он сидел, икая, вытаращив глаза, большой, толстый и жалкий, с мокрым от слез и воды лицом, с налипшими, спутанными волосами, в волглой рубахе (за чистою сорочкой для князя только что поскакал холоп), и, озирая столпившихся вокруг бояр и ратников, все не мог понять, что это не разгром, не конец, что Мамай бежит и они победили»?
Ну как скажи, Балашов эти слова писал с картины Ореста Кипренского, вот этой:
Другое дело, к примеру, тот же Олег Рязанский, симпатии к которому писатель и не скрывает: «Князя Дмитрия он тихо презирал, но в эту ночь, в эту ночь кануна Успения Богоматери, он завидовал московиту! Никогда в жизни, будучи гениальным полководцем, не мог он собрать такую великую рать! Ежели бы он мог! Хоть когда-нибудь мог! Разве он повел бы полки вот так, кучею? О, он бы прежде измотал Мамая, растер его силу по засечной черте, отбил обозы, отогнал стада, порушил согласие беков ордынских (он же знает их всех, ведает, кому и сколько надобно дать, чтобы не вмешивались в битву). Он бы и фрягов завел в болото и поглядел, как они будут выдирать из грязи долгие ноги в чулках под дождем смертоносных стрел! И уже после, потом — всеми силами!..».
Одним словом, прямо таки беда, что столь ответственное дело, как собирание Руси, досталось в руки таким людям, как Дмитрий Иванович и Василий Дмитриевич… То ли дело, ежели б во главе оказался бы, к примеру, Олег Рязанский или Юрий Дмитриеивч – вот они бы ужо…
Одним словом, я в некотором разочаровании - из источников ничтожество Дмитрея Московского ведь ну никак не просматривается...