И снова на арене…
Те, кто давно следит за моими постами на тему Tyrann’a и его деяний, наверно, обратил внимание на идею о том, что в событиях 40-х – 50-х гг., а отчасти и 60-х – начала 70-х гг. какую-то и, похоже, очень немаленькую, роль сыграли выходцы с Северо-Запада, в частности с Новгорода. Намедни, обратясь к «Государеву двору» А.П. Павлова, натолкнулся у него на ряд тезисов, которым прежде не придавал значения, а теперь они заиграли новыми красками.
Итак, прежде всего – А.П. Павлов пишет, что «представляется несомненным, что тысячники составляли большинство членов государева двора середины XVI в. Именно с тысячной реформой 1550 г. и было связано формирование нового государева двора в его полном составе». И далее Павлов пишет, что «особую часть ТК (Тысячной книги – Thor) составляет список новгородских, псковских, торопецких, пусторжевских и великолукских помещиков … Обращает на себя внимание и весьма значительная численность тысячников – представителей северо-западных уездов, которые составляли почти третью чвасть всех записанных в ТК лиц (324 человека). Причем около 200 тысячников дали только новгородцы (различных пятин). Это число значительно превышает количество тысячников из любого другого города, взятого в отдельности…».
М.М. Бенцианов полагает, что столь активное включение мужей новгородских в Тысячную книгу было связано со стремлением «правительства» инкорпорировать новгородскую (и вообще северо-западную) служилую корпорацию в общерусскую, ликвидировать ее обособленность. Может, оно и так, не буду спорить, но чем была вызвана эта политика инкорпорации? С одной стороны, и тут я согласен с мнением М.М. Бенцианова, в ходе бурных событий эпохи «регентства» выявилась некая «шатость» в определенных кругах новгородских служилых людей (мятеж Андрея Старицкого). Но, как мне представляется, есть и другая сторона – в начале 40-х гг. в Москве происходят перемены, и на политическом Олимпе оказываются лица, тесно связанные с Новгородом (те же Шуйские, Макарий, тот же Сильвестр). Заинтересованные в укреплении своих позиций в Москве, не могли ли они пролоббировать тысячную реформу с тем, чтобы «подвинуть» своих неприятелей и, наоборот, «продвинуть» поближе, ввести в государев двор тех же мужей новгородских, чтобы, при случае, опереться на них?
Однако, похоже, и на это обстоятельство указывает А.П. Павлов, эта попытка не имела успеха («помещики Северо-Запада по сравнению с дворянами «московских городов» значительно реже привлекались к несению службы при дворе»). Проанализировав данные разрядных книг, он пришел к выводу, что, «несмотря на зачисление в 1550 г. в состав «лучших слуг» многочисленной группы служилых людей северо-западных уездов, известная обособленность новгородского и псковского дворянства продолжала сохраняться и в 50 – 60-е гг. Эта часть дворянства была довольно слабо связана со столичной дворовой службой, и их служебная деятельность протекала преимущественно в пределах Северо-Западного края. Все это способствовало в дальнейшем постепенному отделению дворян Новгорода и Пскова от государева двора и в конечном итоге полному прекращению в конце XVI в. призыва их на дворовую службу». А и то правда – а что этим собакам подлым делать при реформированном при Борисе-царе государевом дворе, в котором одни бла-а-ародные доны заседают?
Тут вот что любопытно – в первую очередь, это обособленность новгородской служилой корпорации. Создавалась она как попытка ликвидировать основы новгородской самостийности, а в итоге все равно пришли к тому же – ее снова нужно было ликвидировать. А все почему – а потому, что не были ликвидированы глубинные основы самостийности, связанные, с одной стороны, с экономической обособленностью Новгорода и всего Северо-Запада от Москвы, а с другой – с той самой «лоскутностью» Русского государства в XVI в., когда власть, прибирая к рукам новые земли, не имея возможности быстро «переварить» их, предпочитала договариваться с местными элитами, сохраняя внутренние порядки («старину») незыблемыми, только лишь «надстраивая» над прежними властными структурами и институтами свои. В общем, тут есть над чем поразмышлять…

Те, кто давно следит за моими постами на тему Tyrann’a и его деяний, наверно, обратил внимание на идею о том, что в событиях 40-х – 50-х гг., а отчасти и 60-х – начала 70-х гг. какую-то и, похоже, очень немаленькую, роль сыграли выходцы с Северо-Запада, в частности с Новгорода. Намедни, обратясь к «Государеву двору» А.П. Павлова, натолкнулся у него на ряд тезисов, которым прежде не придавал значения, а теперь они заиграли новыми красками.
Итак, прежде всего – А.П. Павлов пишет, что «представляется несомненным, что тысячники составляли большинство членов государева двора середины XVI в. Именно с тысячной реформой 1550 г. и было связано формирование нового государева двора в его полном составе». И далее Павлов пишет, что «особую часть ТК (Тысячной книги – Thor) составляет список новгородских, псковских, торопецких, пусторжевских и великолукских помещиков … Обращает на себя внимание и весьма значительная численность тысячников – представителей северо-западных уездов, которые составляли почти третью чвасть всех записанных в ТК лиц (324 человека). Причем около 200 тысячников дали только новгородцы (различных пятин). Это число значительно превышает количество тысячников из любого другого города, взятого в отдельности…».
М.М. Бенцианов полагает, что столь активное включение мужей новгородских в Тысячную книгу было связано со стремлением «правительства» инкорпорировать новгородскую (и вообще северо-западную) служилую корпорацию в общерусскую, ликвидировать ее обособленность. Может, оно и так, не буду спорить, но чем была вызвана эта политика инкорпорации? С одной стороны, и тут я согласен с мнением М.М. Бенцианова, в ходе бурных событий эпохи «регентства» выявилась некая «шатость» в определенных кругах новгородских служилых людей (мятеж Андрея Старицкого). Но, как мне представляется, есть и другая сторона – в начале 40-х гг. в Москве происходят перемены, и на политическом Олимпе оказываются лица, тесно связанные с Новгородом (те же Шуйские, Макарий, тот же Сильвестр). Заинтересованные в укреплении своих позиций в Москве, не могли ли они пролоббировать тысячную реформу с тем, чтобы «подвинуть» своих неприятелей и, наоборот, «продвинуть» поближе, ввести в государев двор тех же мужей новгородских, чтобы, при случае, опереться на них?
Однако, похоже, и на это обстоятельство указывает А.П. Павлов, эта попытка не имела успеха («помещики Северо-Запада по сравнению с дворянами «московских городов» значительно реже привлекались к несению службы при дворе»). Проанализировав данные разрядных книг, он пришел к выводу, что, «несмотря на зачисление в 1550 г. в состав «лучших слуг» многочисленной группы служилых людей северо-западных уездов, известная обособленность новгородского и псковского дворянства продолжала сохраняться и в 50 – 60-е гг. Эта часть дворянства была довольно слабо связана со столичной дворовой службой, и их служебная деятельность протекала преимущественно в пределах Северо-Западного края. Все это способствовало в дальнейшем постепенному отделению дворян Новгорода и Пскова от государева двора и в конечном итоге полному прекращению в конце XVI в. призыва их на дворовую службу». А и то правда – а что этим собакам подлым делать при реформированном при Борисе-царе государевом дворе, в котором одни бла-а-ародные доны заседают?
Тут вот что любопытно – в первую очередь, это обособленность новгородской служилой корпорации. Создавалась она как попытка ликвидировать основы новгородской самостийности, а в итоге все равно пришли к тому же – ее снова нужно было ликвидировать. А все почему – а потому, что не были ликвидированы глубинные основы самостийности, связанные, с одной стороны, с экономической обособленностью Новгорода и всего Северо-Запада от Москвы, а с другой – с той самой «лоскутностью» Русского государства в XVI в., когда власть, прибирая к рукам новые земли, не имея возможности быстро «переварить» их, предпочитала договариваться с местными элитами, сохраняя внутренние порядки («старину») незыблемыми, только лишь «надстраивая» над прежними властными структурами и институтами свои. В общем, тут есть над чем поразмышлять…
