Пролог - новая часть...
Мда, а "НабросЪ"-то, хотя и имел место быть в субботу, но таки "выстрелил" (не ожидал, совсем не ожидал), хотя выстрел этот и был связан с Петрусом и его эпохой. Ну да ладно, оставим царя-реформатора в покое и вернемся к Tyrann'у и его деяниям...
Помимо «внешних», отмеченных в предыдущей части, вызовов, перед молодым Иваном неизбежно должны были встать и «внутренние» вызовы. А какими были они, «внутренние» «узелки», которые предстояло развязывать (или опять же, разрубать) оному государю?
Начнем по порядку. Как известно «короля делает свита». А что представлял из себя правящий слой Московского государства, его элита, тесною толпою окружавшая трон и делившая власть с государем? Тут все было очень непросто к моменту вокняжения малолетнего Ивана. Со времен деда, Ивана Грозного Большого, правящая элита Московского государства утратила свою прежнюю относительную монолитность, установившуюся после смуты времен Василия II. Старомосковское боярство, стеной стоявшее за Калитичей, было постепенно оттеснено на второй план более знатными княжатами – как бывшими удельными, так и выезжими из Литвы. Среди княжат было немало «дауншифтеров», перешедших в разряд служилых князей, но осталось и немало таких, кто сохранил большие вотчины (и, естественно, не пустые, со множеством своих клиентов и служилых людей). Мало того, не стоит забывать и о том, что многие из выезжих князей принадлежали к Рюриковичам и к Гедиминовичам – фамилиям, в жилах которых текла не обычная голубая кровь, а кровь настоящих, по наследству, правителей. Отношения между «старожилами» и «понаехавшими» неимоверно усложнились – понятия «родовая часть» и «место» никто не отменял, да и политические соображения (обижать выезжих было нельзя – а то ведь они как выехали, так и обратно уехать могут, и хорошо, если сами по себе, а если вместе с землями?) – тоже. Иван III, при котором эта ситуация начала складываться, с ней управлялся, Василий III – то же. Теперь эту задачу предстояло решать Ивану IV. И от того, насколько успешно он сумеет «разруливать» возникающие противоречия и напряженность внутри этого узкого слоя правящей элиты, зависела и устойчивость Русского государства, и успех проводимой им внешней и внутренней политики. И проблема, стоявшая перед Иваном, была чрезвычайно сложной, ибо сдерживаемая твердой рукой Василия III («всех одинаково гнетет он жестоким рабством») напряженность буквально в первые же дни после его смерти, (еще не успело остыть тело покойного) выплеснулось наружу («бояре велики у великой незгоде з собою мешкают и мало ся вжо колко крот ножи не порезали…»).
И вот тут очень к месту будет фраза отечественного исследователя Д. Уварова. Он писал, что «власть средневекового короля была следствием «добровольного соглашения» феодалов и держалась лишь до тех пор, пока большинство ее признавало хотя бы пассивно, а меньшинство готово было поддержать активно, по приказу короля расправляясь с каждым из ослушников. Когда король принадлежал к утвердившейся династии и его авторитет носил «сакральный», безусловно признанный характер, столь же безусловно признавалось и его право на исполнение его приказов подданными, от простолюдина до герцога. Это теоретическое право превращалось в практическое, когда король обладал и личным авторитетом, твердым характером, опытом, знанием феодального права, взаимоотношений между вассалами и умением находить нужный тон с ними (выделено нами – Thor)…». Вот и вопрос – какими качествами из вышеперечисленных обладал юный Иван? Есть, как говорится, мнение, что практически ни одним из них. Потому-то он никак не мог выступать в роли верховного арбитра, способного справиться с распрями и рассудить тяжущихся бояр, ибо не обладал ни должными навыками, ни авторитетом, ни опытом.
И вот ту необходимо еще раз подчеркнуть коренное отличие Грозного Меньшого и Грозного Большого и от Василия III. На это почему-то практически никто не обращает внимания, а зря., очень зря. Ивану III довелось еще юношей поучаствовать в событиях завершающей стадии войны Юрьевичей с его отцом, де-факто став соправителем слепого великого московского князя. Опыт, который он получил к моменту восшествия на стол, был просто бесценным. И сын его и наследник, Василий, тоже изрядно поднаторел в искусстве управления и интриг, так что, став, в свою очередь великим князем, он уже был достаточно опытнее и искусен. Этот опыт, эти умения, знания и навыки нельзя было получить книжным путем – только на практике, изрядно поварившись в котле придворных интриг и большой политики. Более того, «книжный» путь был опасен тем, что, увлекшись идеальными схемами (тем более, если они будут выглядеть замечательно на бумаге), можно было изрядно напортачить, попытавшись применить эти схемы на практике (и, похоже, по меньшей мере один раз Иван IV на этом сильно обжегся). И вот этого опыта, опыта практического, у юного Ивана IV не было и в помине – плавного перехода власти от отца к сыну или хотя бы от регентского совета к наследнику престола не получилось. Иван надолго стал игрушкой в руках противоборствующих боярских кланов, отнюдь не торопившихся отдавать свалившуюся к ним в руки власть юному государю (а и то правда – а чем мы, Шуйские, к примеру, или Бельские, хуже этого Калитича? Породой вышли, кровь у нас «царская», править и сами умеем, а то, что государь молод, так то нам и на руку – умом слаб, и нам во всем поваден будет. И да, вот еще что, не надо полагать, что бояре всенепременно спешили изменить и перебежать на «ту». Это наша корова, и доить ее мы будем – все заигрывания боярства московского с внешней силой (будь то поляки или шведы, к примеру), сводились к тому, чтобы посадить на московский стол слабого, зависимого от бояр государя, который не мешал бы им доить корову, при этом иностранцы от вымени однозначно отстранялись бы).
На сложную ситуацию вокруг трона и при дворе накладывалась и не менее сложная ситуация с пресловутой «вертикалью власти». Ю.Г. Алексеев высказал любопытную гипотезу о «земско-служилом государстве», которое сложилось при Иване III («реальной основой этого государства явились служилые отношения и общинные институты, пронизывающие весь строй жизни России. Вопреки мнению, долгое время господствовавшему в нашей историографии, Русское государство не знало «закрепощения сословий». Обязанность государственной службы, т.е. службы Отечеству, воплощаемому в лице государя всея Руси, вытекала из всего бытия Русского государства и определялась, с одной стороны, объективной необходимостью иметь сильное, дееспособное государство, способное отстоять независимость и целостность России, с другой же стороны – патернализмом как основной формой отношений между главой государства и его поданными…»).
Принимая ее основные положения, мы бы заметили, что это государство сложилось все-таки не при старшем Грозном (Иване III), а при Меньшем (Иване IV), в результате его «политики» 50-х – нач. 60-х гг. (до начала очередной русско-литовской войны). Точнее, пресловутые «реформы Избранной рады» (используем этот устоявшийся историографический термин, хотя он и не слишком удачный) завершили в основных чертах его формирование, начатое в конце (или даже раньше) XV в. Суть же этого процесса состояла во взаимной «притирке» интересов центра и «земли», точнее «земель», ибо Московское государство подобно тому, как, к примеру, Испания или Франция, складывалось постепенно и эта постепенность неизбежно вела к тому, что территориально-государственная структура носила рыхлый, «лоскутный» характер. При этом стоит подчеркнуть, что мы вкладываем в понятие «лоскутность» несколько иной смысл, чем может показаться на первый взгляд. Ведь сама по себе мысль о том, что Московское государство вовсе не было столь уж централизованным, отнюдь не нова. Но по нашему глубокому убеждению, дело здесь не только и даже не столько в уделах, сколько в том, что оно, Московское государство, включало (в каждом конкретном случае – на определенных условиях) в себя территории со сложившейся в разное время и довольно устойчивой «стариной» (включавшей в себя внутренний распорядок вещей, традиций и обычаев). И в условиях, когда центральная власть не обладала надежными инструментами проведения своей воли и политики на местах (ни тебе чиновничества, бюрократии сиречь, ни тебе регулярной, постоянной армии, ни тебе полиции, тайной в особенности, ни прочих атрибутов современной государственности и политического режима), она волей-неволей должна была согласовывать свои действия с местными элитами, «земскими» «лутчими людми» (у которых, свою очередь, были прочные связи на само верху, среди придворного боярства – взять тех же Шуйских! Между прочим, влияние Шуйских и им подобных родовитых фамилий базировалось еще и на связях с «землей»). А «лутчие люди», в свою очередь, опирались не просто на мнение «земли», а на мнение в первую очередь «земских» служилых корпораций, объединявших туземных детей боярских. Почему в первую очередь – потому, что вооружены, и весьма неплохо по тем времена – не только холодным оружием, но даже и огнестрельным, – были не только дети боярские, но и посадские люди, и даже сельские мужики. Вот и попробуй тут провести в жизнь политику, которая не соответствовала бы интересам «земли»! Кстати, уважаемый читатель, а Вы не обращали внимания на тот факт, что в эпоху «тирании» Ивана Грозного нет крупномасштабных народных волнений и бунтов, чего не скажешь о более поздних временах?
Добавим к этому, что и само общество, «земля» то есть, в это время не было структурировано, границы между его составными частями-«чинами» («освященный, и служивый, и торговый, и земледелательной») еще не устоялась и была весьма размытой, равно как и характер «службы» каждого из «чинов» (достаточно сказать, к примеру, что, как показывают результаты переписных книг в конце 30-х гг. XVI в. далеко не все тверские служилые люди, владевшие землями, были обязаны службой кому бы то ни было). Такое положение давало определенные преимущества для всех. Социальная структура, еще не закостеневшая, гибкая, могла быстро реагировать на изменяющиеся условия, социальные лифты работали достаточно эффективно, да и наличие пусть и незначительно, но различающихся социальных моделей создавало определенный эффект конкуренции и выбора, что до определенного времени было на руку как власти (которая могла выбирать ту модель, которая больше отвечала ее, власти, интересам, особенно если учесть, что и сама власть на первых порах существования Русского государства, как уже было показано выше, весьма и весьма далека была от монолита и представляла собой конгломерат группировок – «партий», связанных изнутри территориальными, родственными и патрон-клиентскими связями, и великокняжеская власть выступала по отношению к этим «партиям», представлявшим интересы как светской, так и духовной элит, своего рода верховным арбитром), так и самому обществу (гарантируя ему определенный уровень прав и свобод, унаследованных «от старины», поскольку власть, инкорпорируя отдельные «земли» в состав «своего» государства, так или иначе, в большей или меньшей степени, должна была, не обладая необходимым административным ресурсом, находить некий компромисс с местными региональными элитами, отражавшими в известной степени интересы наиболее влиятельной части местного населения)...
To be continued...
Помимо «внешних», отмеченных в предыдущей части, вызовов, перед молодым Иваном неизбежно должны были встать и «внутренние» вызовы. А какими были они, «внутренние» «узелки», которые предстояло развязывать (или опять же, разрубать) оному государю?
Начнем по порядку. Как известно «короля делает свита». А что представлял из себя правящий слой Московского государства, его элита, тесною толпою окружавшая трон и делившая власть с государем? Тут все было очень непросто к моменту вокняжения малолетнего Ивана. Со времен деда, Ивана Грозного Большого, правящая элита Московского государства утратила свою прежнюю относительную монолитность, установившуюся после смуты времен Василия II. Старомосковское боярство, стеной стоявшее за Калитичей, было постепенно оттеснено на второй план более знатными княжатами – как бывшими удельными, так и выезжими из Литвы. Среди княжат было немало «дауншифтеров», перешедших в разряд служилых князей, но осталось и немало таких, кто сохранил большие вотчины (и, естественно, не пустые, со множеством своих клиентов и служилых людей). Мало того, не стоит забывать и о том, что многие из выезжих князей принадлежали к Рюриковичам и к Гедиминовичам – фамилиям, в жилах которых текла не обычная голубая кровь, а кровь настоящих, по наследству, правителей. Отношения между «старожилами» и «понаехавшими» неимоверно усложнились – понятия «родовая часть» и «место» никто не отменял, да и политические соображения (обижать выезжих было нельзя – а то ведь они как выехали, так и обратно уехать могут, и хорошо, если сами по себе, а если вместе с землями?) – тоже. Иван III, при котором эта ситуация начала складываться, с ней управлялся, Василий III – то же. Теперь эту задачу предстояло решать Ивану IV. И от того, насколько успешно он сумеет «разруливать» возникающие противоречия и напряженность внутри этого узкого слоя правящей элиты, зависела и устойчивость Русского государства, и успех проводимой им внешней и внутренней политики. И проблема, стоявшая перед Иваном, была чрезвычайно сложной, ибо сдерживаемая твердой рукой Василия III («всех одинаково гнетет он жестоким рабством») напряженность буквально в первые же дни после его смерти, (еще не успело остыть тело покойного) выплеснулось наружу («бояре велики у великой незгоде з собою мешкают и мало ся вжо колко крот ножи не порезали…»).
И вот тут очень к месту будет фраза отечественного исследователя Д. Уварова. Он писал, что «власть средневекового короля была следствием «добровольного соглашения» феодалов и держалась лишь до тех пор, пока большинство ее признавало хотя бы пассивно, а меньшинство готово было поддержать активно, по приказу короля расправляясь с каждым из ослушников. Когда король принадлежал к утвердившейся династии и его авторитет носил «сакральный», безусловно признанный характер, столь же безусловно признавалось и его право на исполнение его приказов подданными, от простолюдина до герцога. Это теоретическое право превращалось в практическое, когда король обладал и личным авторитетом, твердым характером, опытом, знанием феодального права, взаимоотношений между вассалами и умением находить нужный тон с ними (выделено нами – Thor)…». Вот и вопрос – какими качествами из вышеперечисленных обладал юный Иван? Есть, как говорится, мнение, что практически ни одним из них. Потому-то он никак не мог выступать в роли верховного арбитра, способного справиться с распрями и рассудить тяжущихся бояр, ибо не обладал ни должными навыками, ни авторитетом, ни опытом.
И вот ту необходимо еще раз подчеркнуть коренное отличие Грозного Меньшого и Грозного Большого и от Василия III. На это почему-то практически никто не обращает внимания, а зря., очень зря. Ивану III довелось еще юношей поучаствовать в событиях завершающей стадии войны Юрьевичей с его отцом, де-факто став соправителем слепого великого московского князя. Опыт, который он получил к моменту восшествия на стол, был просто бесценным. И сын его и наследник, Василий, тоже изрядно поднаторел в искусстве управления и интриг, так что, став, в свою очередь великим князем, он уже был достаточно опытнее и искусен. Этот опыт, эти умения, знания и навыки нельзя было получить книжным путем – только на практике, изрядно поварившись в котле придворных интриг и большой политики. Более того, «книжный» путь был опасен тем, что, увлекшись идеальными схемами (тем более, если они будут выглядеть замечательно на бумаге), можно было изрядно напортачить, попытавшись применить эти схемы на практике (и, похоже, по меньшей мере один раз Иван IV на этом сильно обжегся). И вот этого опыта, опыта практического, у юного Ивана IV не было и в помине – плавного перехода власти от отца к сыну или хотя бы от регентского совета к наследнику престола не получилось. Иван надолго стал игрушкой в руках противоборствующих боярских кланов, отнюдь не торопившихся отдавать свалившуюся к ним в руки власть юному государю (а и то правда – а чем мы, Шуйские, к примеру, или Бельские, хуже этого Калитича? Породой вышли, кровь у нас «царская», править и сами умеем, а то, что государь молод, так то нам и на руку – умом слаб, и нам во всем поваден будет. И да, вот еще что, не надо полагать, что бояре всенепременно спешили изменить и перебежать на «ту». Это наша корова, и доить ее мы будем – все заигрывания боярства московского с внешней силой (будь то поляки или шведы, к примеру), сводились к тому, чтобы посадить на московский стол слабого, зависимого от бояр государя, который не мешал бы им доить корову, при этом иностранцы от вымени однозначно отстранялись бы).
На сложную ситуацию вокруг трона и при дворе накладывалась и не менее сложная ситуация с пресловутой «вертикалью власти». Ю.Г. Алексеев высказал любопытную гипотезу о «земско-служилом государстве», которое сложилось при Иване III («реальной основой этого государства явились служилые отношения и общинные институты, пронизывающие весь строй жизни России. Вопреки мнению, долгое время господствовавшему в нашей историографии, Русское государство не знало «закрепощения сословий». Обязанность государственной службы, т.е. службы Отечеству, воплощаемому в лице государя всея Руси, вытекала из всего бытия Русского государства и определялась, с одной стороны, объективной необходимостью иметь сильное, дееспособное государство, способное отстоять независимость и целостность России, с другой же стороны – патернализмом как основной формой отношений между главой государства и его поданными…»).
Принимая ее основные положения, мы бы заметили, что это государство сложилось все-таки не при старшем Грозном (Иване III), а при Меньшем (Иване IV), в результате его «политики» 50-х – нач. 60-х гг. (до начала очередной русско-литовской войны). Точнее, пресловутые «реформы Избранной рады» (используем этот устоявшийся историографический термин, хотя он и не слишком удачный) завершили в основных чертах его формирование, начатое в конце (или даже раньше) XV в. Суть же этого процесса состояла во взаимной «притирке» интересов центра и «земли», точнее «земель», ибо Московское государство подобно тому, как, к примеру, Испания или Франция, складывалось постепенно и эта постепенность неизбежно вела к тому, что территориально-государственная структура носила рыхлый, «лоскутный» характер. При этом стоит подчеркнуть, что мы вкладываем в понятие «лоскутность» несколько иной смысл, чем может показаться на первый взгляд. Ведь сама по себе мысль о том, что Московское государство вовсе не было столь уж централизованным, отнюдь не нова. Но по нашему глубокому убеждению, дело здесь не только и даже не столько в уделах, сколько в том, что оно, Московское государство, включало (в каждом конкретном случае – на определенных условиях) в себя территории со сложившейся в разное время и довольно устойчивой «стариной» (включавшей в себя внутренний распорядок вещей, традиций и обычаев). И в условиях, когда центральная власть не обладала надежными инструментами проведения своей воли и политики на местах (ни тебе чиновничества, бюрократии сиречь, ни тебе регулярной, постоянной армии, ни тебе полиции, тайной в особенности, ни прочих атрибутов современной государственности и политического режима), она волей-неволей должна была согласовывать свои действия с местными элитами, «земскими» «лутчими людми» (у которых, свою очередь, были прочные связи на само верху, среди придворного боярства – взять тех же Шуйских! Между прочим, влияние Шуйских и им подобных родовитых фамилий базировалось еще и на связях с «землей»). А «лутчие люди», в свою очередь, опирались не просто на мнение «земли», а на мнение в первую очередь «земских» служилых корпораций, объединявших туземных детей боярских. Почему в первую очередь – потому, что вооружены, и весьма неплохо по тем времена – не только холодным оружием, но даже и огнестрельным, – были не только дети боярские, но и посадские люди, и даже сельские мужики. Вот и попробуй тут провести в жизнь политику, которая не соответствовала бы интересам «земли»! Кстати, уважаемый читатель, а Вы не обращали внимания на тот факт, что в эпоху «тирании» Ивана Грозного нет крупномасштабных народных волнений и бунтов, чего не скажешь о более поздних временах?
Добавим к этому, что и само общество, «земля» то есть, в это время не было структурировано, границы между его составными частями-«чинами» («освященный, и служивый, и торговый, и земледелательной») еще не устоялась и была весьма размытой, равно как и характер «службы» каждого из «чинов» (достаточно сказать, к примеру, что, как показывают результаты переписных книг в конце 30-х гг. XVI в. далеко не все тверские служилые люди, владевшие землями, были обязаны службой кому бы то ни было). Такое положение давало определенные преимущества для всех. Социальная структура, еще не закостеневшая, гибкая, могла быстро реагировать на изменяющиеся условия, социальные лифты работали достаточно эффективно, да и наличие пусть и незначительно, но различающихся социальных моделей создавало определенный эффект конкуренции и выбора, что до определенного времени было на руку как власти (которая могла выбирать ту модель, которая больше отвечала ее, власти, интересам, особенно если учесть, что и сама власть на первых порах существования Русского государства, как уже было показано выше, весьма и весьма далека была от монолита и представляла собой конгломерат группировок – «партий», связанных изнутри территориальными, родственными и патрон-клиентскими связями, и великокняжеская власть выступала по отношению к этим «партиям», представлявшим интересы как светской, так и духовной элит, своего рода верховным арбитром), так и самому обществу (гарантируя ему определенный уровень прав и свобод, унаследованных «от старины», поскольку власть, инкорпорируя отдельные «земли» в состав «своего» государства, так или иначе, в большей или меньшей степени, должна была, не обладая необходимым административным ресурсом, находить некий компромисс с местными региональными элитами, отражавшими в известной степени интересы наиболее влиятельной части местного населения)...
To be continued...