Легионы III Рима. Про тактику. Часть 1-я...
Теперь, когда более или менее прояснилась ситуация с эволюцией московской стратегии, можно перейти и к тактике...
Московская тактика и ее эволюция на протяжении XVI столетия – пожалуй, едва ли не самое загадочное место во всей истории легионов III Рима. По традиции, пытаясь ее охарактеризовать, обычно берущиеся за это дело писатели (неважно, профессиональные ли это историки или же любители) хватаются за сочинения «интуристов», и в особенности «отца» всей «ихней» Rossica Сигизмунда нашего Герберштейна. Его описание московской тактики стало хрестоматийным и вставляется к месту и не к месту семо и овамо: «В сражениях они никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро [и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними]… При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: “Бегите или побежим мы”… Готовясь вступить в сражение, они возлагают более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага [а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска]; они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла…».
Не менее известна и фраза из сочинения британца Р. Ченслера (сильно отредактированного Кл. Адамсом), которая в «переводе» так-скать, Середонина звучит так: «В сражении они (московиты – Thor) без всякого порядка бегают поспешно кучами; почему они неприятелям и не дают битв большею частью; а если и дают, то украдкой, исподтишка…» (хотя, как я уже писал два, нет, три года назад, правильный перевод с оригинала звучит иначе – вот так: «Часто они, вступая в стычку с неприятелем, идут вперед без какого либо порядка; они не разделяют свои ряды ни на крылья, ни на какие либо другие подразделения, как это делаем мы, но находясь большей частью в засаде, внезапно бросаются на врага». Или вот этак: «Когда нужно сражаться, русские приближаются к неприятелю как попало и не строются в боевой порядок, как у нас, а сделавши засады, выжидают противников». Или этак: «Когда начинается сражение с неприятелем, то воины бегут на поле битвы без всякого порядка. Ибо московитяне не разставляют войска в строй, как это делается у нас, но засев в приличных местах, быстро нападают на неприятеля»). В общем, варвары, да и только, совершенно незнакомые с «правильной» войной. И слава Богу, кстати, поскольку, по словам того же Ченслера aka Адамса, «Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были бы обучены строю и искусству цивилизованных войн (выделено нами – Thor)?...»/ И в самом деле, пока эти московиты сражаются столь варварским и нецивилизованным способом, то, по словам другого британца, Дж. Горсея, их можно не бояться, 12 сотен «цивилизованных» европейских всадников-рейтар могут сражаться с теми же татарами успешнее, нежели 12 тысяч русских конных лучников-«варваров» (камешек в огород камрада
bigfatcat19).
Как стоит относиться к этим свидетельствам? Пусть не обижается на меня камрадbigfatcat19, но как по мне, так что Герберштейн, что Ченслер/Адамс слышали звон, но до конца не поняли, что и где. И в том, и в другом случае мы имеем налицо не сухой отчет официального шпиона, а сильно отредактированный, литературный в своей основе текст, основательно наперченный и нафаршированный классической премудростью. Что Герберштейн, что Ченслер/Адамс создавали некий памфлет на злобу дня, и перед ними стояла задача не точно описать характер действий московитов на поле боя (да и где, собственно говоря, они могли это узреть – на фронт их не вывозили (как ниппонского военного атташе под Сталинград или турок под Курск), двусторонних маневров с боевыми стрельбами в их присутствии не устраивали, комиксов уставов с картинками не показывали (за неимением таковых), и оставался только единственный путь – расспросы. И к тому же что один, что другой – оба решали одну и ту же задачу – создать перед благодарными читателями образ Другого, воина, который не таковский, к какому привык цивилизованный эуропеец. И это им в полной мере удалось – читая страницы опуса Герберштейна или отчет Ченслера/Адамса, культурный эуропец невольно (или вольно – кто его знает) представлял себе классического скифа, знакомого еще со страниц античной классики. И эффект еще более усиливался от того, что, с одной стороны, и автор вроде бы как уважаемый человек, прибывший «оттуда», т.е. вроде бы как «Очевидец»; а с другой – Герберштейн все-таки человек, который действительно старался узнать как можно больше, и определенный элемент истины в его показаниях наличествует (но не стоит абсолютизировать его точность – как по мне, он узнал ровно столько, сколько ему показали и разрешили узнать. И еще раз подчеркиваю – все вышесказанное относительно «интуристов» мое сугубое ИМХО). Поэтому, не забывая о показаниях «интуристов» (но не ставя их во главу угла), попробуем, используя в первую очередь свидетельства с «этой» стороны (разбавляя их в нужной плепорции «интуристовыми» «скасками»), реконструировать тактику московской рати и ее эволюцию (а в том, что она была – нет никакого сомнения, и московские рати начал XVI в. – это не совсем то, что было на середину века и точно не то, что имелось к концу столетия. Банальность, но куда без нее, ибо герберштейново описание относится к самому началу XVI в., в лучшем случае – ко временам 1-й Смоленской войны, а уже к ее концу ситуация несколько изменилась, и что уж там говорить про последствия преобразований Ивана Меньшого? Во всяком случае, опыт XVII в. использовать для анализа русской тактики века предыдущего можно, но чрезвычайно осмотрительно).
Поэтапно (как мне представляется эволюция московской тактики) – 1-й этап относится ко временам руско-литовских войн конца XV – начала XVI вв.; 2-й – середина столетия (и связан он бы с созданием корпуса почтирегулярной пехоты, пресловутых стрельцов); 3-й – рубеж XVI/XVII вв. (на вооружение конницы начинает проникать огнестрельное оружие, соответственно начинает меняться и тактика). При этом общим для московских ратей классической эпохи будет (не забываем о том, что при всем ускоренном развитии пехоты конница была и оставалась главным родом войск, со всеми вытекающими отсюда, по Клаузевицу, последствиями) тяготение к «малой» войне с ее набегами и стремительными рейдами; уклонение (по возможности) от «прямых» «дел» с неприятелем и стремление избежать ненужных потерь; совершенствование навыков ведения осадной войны (по большому счету, в ходе боевых действий на северо-западном и западном, а также на восточном фронтах, именно «малая» война и ведение осад – вот две главных формы реализации политики иными средствами на низовом уровне).
В «заточенности» на эти приемы и методы ведения войны заключались сильные и слабые стороны московских ратей. Сильные – потому, что в этих сферах равных московитам было трудно сыскать (татары при всем их мастерстве в «малой» войне не умели брать сколько-нибудь укрепленные города, не говоря же о государевых крепостях, даже небольших – типа Пронеска; литовцы – не имея такого опыта «береговой» службы, как московиты, проигрывали русским в «малой» войне, хотя и не уступали в умении брать крепости – взятие Стародуба или Полоцка могут быть тому примером). Слабые – московские воеводы, привыкнув к «малой» войне, не имели необходимого опыта совместного маневрирования и управления большими ратями, составленными из разных родов войск (и отсутствие этого опыта не могло быть компенсировано хотя бы частично посредством наличия развитой военной теории – типа византийских «стратегий» или древнекитайских «искусств войны» – по той простой причине, что военной теории как таковой на Москве XVI в. не существовало. Подходы к ней, судя по всему, были, но вот как некоего более или менее целостного учения, писанного причем, зафиксированного не в чьей-то голове и/или головах, а на бумаге/пергаменте – нет, что бы там ни говорили). Потому-то «прямые» дела были сродни игре в «русскую рулетку», сопряженную с совершенно ненужным запредельным риском (и, похоже, сами русские воеводы это понимали, почему старались, как уже было отмечено выше, не доводить дело до греха, а если уж так получилось, то свести последствия слива «прямого» дела к минимуму, сбрасывая обоз/кош и пехоту ради спасения главной ударной силы, поместной конницы – а и то, чтобы подготовить более или менее приличного лучника, нужно не в пример больше времени, нежели на подготовку пехоты. Как тут не вспомнить слова Василея III, переданные Герберштейном – «не орудия важны для меня, а люди, которые умеют лить их и обращаться с ними»!)...
To be continued...
Московская тактика и ее эволюция на протяжении XVI столетия – пожалуй, едва ли не самое загадочное место во всей истории легионов III Рима. По традиции, пытаясь ее охарактеризовать, обычно берущиеся за это дело писатели (неважно, профессиональные ли это историки или же любители) хватаются за сочинения «интуристов», и в особенности «отца» всей «ихней» Rossica Сигизмунда нашего Герберштейна. Его описание московской тактики стало хрестоматийным и вставляется к месту и не к месту семо и овамо: «В сражениях они никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро [и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними]… При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: “Бегите или побежим мы”… Готовясь вступить в сражение, они возлагают более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага [а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска]; они удачнее сражаются в дальнем бою, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла…».
Не менее известна и фраза из сочинения британца Р. Ченслера (сильно отредактированного Кл. Адамсом), которая в «переводе» так-скать, Середонина звучит так: «В сражении они (московиты – Thor) без всякого порядка бегают поспешно кучами; почему они неприятелям и не дают битв большею частью; а если и дают, то украдкой, исподтишка…» (хотя, как я уже писал два, нет, три года назад, правильный перевод с оригинала звучит иначе – вот так: «Часто они, вступая в стычку с неприятелем, идут вперед без какого либо порядка; они не разделяют свои ряды ни на крылья, ни на какие либо другие подразделения, как это делаем мы, но находясь большей частью в засаде, внезапно бросаются на врага». Или вот этак: «Когда нужно сражаться, русские приближаются к неприятелю как попало и не строются в боевой порядок, как у нас, а сделавши засады, выжидают противников». Или этак: «Когда начинается сражение с неприятелем, то воины бегут на поле битвы без всякого порядка. Ибо московитяне не разставляют войска в строй, как это делается у нас, но засев в приличных местах, быстро нападают на неприятеля»). В общем, варвары, да и только, совершенно незнакомые с «правильной» войной. И слава Богу, кстати, поскольку, по словам того же Ченслера aka Адамса, «Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были бы обучены строю и искусству цивилизованных войн (выделено нами – Thor)?...»/ И в самом деле, пока эти московиты сражаются столь варварским и нецивилизованным способом, то, по словам другого британца, Дж. Горсея, их можно не бояться, 12 сотен «цивилизованных» европейских всадников-рейтар могут сражаться с теми же татарами успешнее, нежели 12 тысяч русских конных лучников-«варваров» (камешек в огород камрада
bigfatcat19). Как стоит относиться к этим свидетельствам? Пусть не обижается на меня камрад
bigfatcat19, но как по мне, так что Герберштейн, что Ченслер/Адамс слышали звон, но до конца не поняли, что и где. И в том, и в другом случае мы имеем налицо не сухой отчет официального шпиона, а сильно отредактированный, литературный в своей основе текст, основательно наперченный и нафаршированный классической премудростью. Что Герберштейн, что Ченслер/Адамс создавали некий памфлет на злобу дня, и перед ними стояла задача не точно описать характер действий московитов на поле боя (да и где, собственно говоря, они могли это узреть – на фронт их не вывозили (как ниппонского военного атташе под Сталинград или турок под Курск), двусторонних маневров с боевыми стрельбами в их присутствии не устраивали, комиксов уставов с картинками не показывали (за неимением таковых), и оставался только единственный путь – расспросы. И к тому же что один, что другой – оба решали одну и ту же задачу – создать перед благодарными читателями образ Другого, воина, который не таковский, к какому привык цивилизованный эуропеец. И это им в полной мере удалось – читая страницы опуса Герберштейна или отчет Ченслера/Адамса, культурный эуропец невольно (или вольно – кто его знает) представлял себе классического скифа, знакомого еще со страниц античной классики. И эффект еще более усиливался от того, что, с одной стороны, и автор вроде бы как уважаемый человек, прибывший «оттуда», т.е. вроде бы как «Очевидец»; а с другой – Герберштейн все-таки человек, который действительно старался узнать как можно больше, и определенный элемент истины в его показаниях наличествует (но не стоит абсолютизировать его точность – как по мне, он узнал ровно столько, сколько ему показали и разрешили узнать. И еще раз подчеркиваю – все вышесказанное относительно «интуристов» мое сугубое ИМХО). Поэтому, не забывая о показаниях «интуристов» (но не ставя их во главу угла), попробуем, используя в первую очередь свидетельства с «этой» стороны (разбавляя их в нужной плепорции «интуристовыми» «скасками»), реконструировать тактику московской рати и ее эволюцию (а в том, что она была – нет никакого сомнения, и московские рати начал XVI в. – это не совсем то, что было на середину века и точно не то, что имелось к концу столетия. Банальность, но куда без нее, ибо герберштейново описание относится к самому началу XVI в., в лучшем случае – ко временам 1-й Смоленской войны, а уже к ее концу ситуация несколько изменилась, и что уж там говорить про последствия преобразований Ивана Меньшого? Во всяком случае, опыт XVII в. использовать для анализа русской тактики века предыдущего можно, но чрезвычайно осмотрительно).Поэтапно (как мне представляется эволюция московской тактики) – 1-й этап относится ко временам руско-литовских войн конца XV – начала XVI вв.; 2-й – середина столетия (и связан он бы с созданием корпуса почтирегулярной пехоты, пресловутых стрельцов); 3-й – рубеж XVI/XVII вв. (на вооружение конницы начинает проникать огнестрельное оружие, соответственно начинает меняться и тактика). При этом общим для московских ратей классической эпохи будет (не забываем о том, что при всем ускоренном развитии пехоты конница была и оставалась главным родом войск, со всеми вытекающими отсюда, по Клаузевицу, последствиями) тяготение к «малой» войне с ее набегами и стремительными рейдами; уклонение (по возможности) от «прямых» «дел» с неприятелем и стремление избежать ненужных потерь; совершенствование навыков ведения осадной войны (по большому счету, в ходе боевых действий на северо-западном и западном, а также на восточном фронтах, именно «малая» война и ведение осад – вот две главных формы реализации политики иными средствами на низовом уровне).
В «заточенности» на эти приемы и методы ведения войны заключались сильные и слабые стороны московских ратей. Сильные – потому, что в этих сферах равных московитам было трудно сыскать (татары при всем их мастерстве в «малой» войне не умели брать сколько-нибудь укрепленные города, не говоря же о государевых крепостях, даже небольших – типа Пронеска; литовцы – не имея такого опыта «береговой» службы, как московиты, проигрывали русским в «малой» войне, хотя и не уступали в умении брать крепости – взятие Стародуба или Полоцка могут быть тому примером). Слабые – московские воеводы, привыкнув к «малой» войне, не имели необходимого опыта совместного маневрирования и управления большими ратями, составленными из разных родов войск (и отсутствие этого опыта не могло быть компенсировано хотя бы частично посредством наличия развитой военной теории – типа византийских «стратегий» или древнекитайских «искусств войны» – по той простой причине, что военной теории как таковой на Москве XVI в. не существовало. Подходы к ней, судя по всему, были, но вот как некоего более или менее целостного учения, писанного причем, зафиксированного не в чьей-то голове и/или головах, а на бумаге/пергаменте – нет, что бы там ни говорили). Потому-то «прямые» дела были сродни игре в «русскую рулетку», сопряженную с совершенно ненужным запредельным риском (и, похоже, сами русские воеводы это понимали, почему старались, как уже было отмечено выше, не доводить дело до греха, а если уж так получилось, то свести последствия слива «прямого» дела к минимуму, сбрасывая обоз/кош и пехоту ради спасения главной ударной силы, поместной конницы – а и то, чтобы подготовить более или менее приличного лучника, нужно не в пример больше времени, нежели на подготовку пехоты. Как тут не вспомнить слова Василея III, переданные Герберштейном – «не орудия важны для меня, а люди, которые умеют лить их и обращаться с ними»!)...
To be continued...