Как-то легко и быстро получилось, сам не поверил - я уж было думал, что 4 месяца вынужденного безделья сказались - дисквалифицировался. Ан нет, есть еще порох в пороховницах...
Замысел кампании 1518 г. и похода на Полоцк вызревал в Москве в точном соответствии с формулой прусского военного теоретика К. фон Клаузевица: «Война есть… подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами». Месяцы, предшествовавшие ей, ознаменовались бурной дипломатической деятельностью, в которой первую скрипку играли имперские дипломаты. Они стремились добиться примирения Москвы и Вильно с тем, чтобы направить их энергию, бессмысленно, с точки зрения императора Максимилиана I, растрачиваемую на междуусобицу, в то время как Великий Турок угрожает Европе и всему христианству. Посланному императором в Москву С. Герберштейну с большим трудом удалось добиться начала переговоров между московскими и литовскими дипломатами, но сыграть роль «честного маклера» ему не удалось. Запугивая Василия III и его бояр картиной османской опасности, он, по словам А.А. Зимина, добился обратного эффекта – «великий князь Василий III и его окружение еще раз убедились в необходимости сохранять дружеские отношения с Портой». При этом московский государь, верный своему обычаю, сумел оставить у Герберштейна впечатление, что он, Василий, в общем, не прочь присоединиться к антиосманской коалиции. Когда же речь зашла о заключении мира с Великим княжеством Литовским, хитрые московиты, воспользовавшись тем, что Москвы достигли известия о провале опочкинской экспедиции, заявили о том, что де король Жигимонт «из докончанья и из крестного целованья много выступил, многажда наводил бесерменство на кристьянство, да и ныне навел (речь идет о неудачном набеге, предпринятом крымским Токузан-мурзой со товарищи, на Тулу и ее окрестности, в конце лета 1517 г. – Thor), и сестре государя (Елена Ивановна, вдова предшественника. Сигизмунда, Александра Казимировича, смерть которой стала одним из поводов для начала 1-й Смоленской войны – Thor) нашего много нечти учинил…». Посему, продолжили московские дипломаты, мы, конечно, «з Жигимонтом королем миру хотим», но не раньше, чем король «нам нашу отчину, русские городы (Киев, Полоцк и Витебск – Thor) поотдавал и по докончанию б нам направил …», да в придачу к ним еще и те города, что Александр Казимирович отдал в приданое своей супруге, а сестре великого князя.
Все усилия Герберштейна смягчить требования Василия III натолкнулись на упорное нежелание московитов идти на уступки. В конце концов, ради «брата своего Максимьяна», великий князь согласился было снять свое требование относительно Витебска и Полоцка, но когда литовские послы возобновили свои «безлепичные речи» насчет возвращения утраченных в ходе войны земель, прежде всего Смоленска, то в ответ им была прочитана большая (нет, серьезно, очень большая - в посольской книге конспект ее занимает несколько страниц) лекция про «неисправленье королей полских». В ней литовцам припомнили все прегрешения Ягеллонов – от стародавних, еще времен Казимира, до самых последних, с выводом – Смоленска, государевой вотчины, Сигизмунду I не видать, «а пришлет к нам Жигимонт король своих послов, а прикажет к нам о миру попригожу, и о сестре нашей к нам направить, и тогды о сестры нашие городех и об иных городех о руских, которые ныне за Жигимонтом королем, могут речи быти». После опочкинского разгрома крыть литовским послам было нечем, и все усилия имперского посредника пошли прахом. В ноябре 1517 г. он практически ни с чем (если не считать надежды, что Василий таки согласится вступить в антиосманскую коалицию,и шубы с царского плеча) отправился в обратный путь.
Провал мирных переговоров означал, что по весне 1518 г. возобновление боевых действий будет неизбежно – фраза насчет «иных городех русских, которые ныне за Жигимонтом королем» намекала на это более чем откровенно. И Москве нужен был крупный успех не только поэтому. В союзники к ней напрашивался Тевтонский орден, посол которого, Дитрих Шонберг в марте 1518 г. в очередной раз прибыл в Москву , и, что самое важное, крупный военный успех был необходим Василию III для того, чтобы произвести нужное впечатление на Мухаммед-Гирея I и «партию войны», состоявшую из литовских доброхотов, при его дворе. Отношения между Москвой и Кыркором после смерти Ивана III охладели, но Мухаммед-Гирей, отказавшись от сохранения союза с Русским государством, тем не менее, не торопился полностью рвать отношения с Василием III. Он хотел заручиться русской поддержкой в деле подчинения своей власти Астрахани. Московский же государь и его бояре стремились, не обременяя себя чрезмерными расходами и тем более обязательствами, повернуть острие татарского «последнего довода королей» против Литвы. При этом, как отмечал отечественный историк И.В. Зайцев, «и Крым, и Москва часто вели друг с другом двойную игру, лавируя и виляя, отрицая очевидные истины и стремясь убедить противника в заведомой дезинформации…». И в этой игре еще одна (после опочкинской) громкая победа над Сигизмундом I была бы для Василия III неплохим аргументом в переговорах с крымским «царем»... To be continued...
Замысел кампании 1518 г. и похода на Полоцк вызревал в Москве в точном соответствии с формулой прусского военного теоретика К. фон Клаузевица: «Война есть… подлинное орудие политики, продолжение политических отношений другими средствами». Месяцы, предшествовавшие ей, ознаменовались бурной дипломатической деятельностью, в которой первую скрипку играли имперские дипломаты. Они стремились добиться примирения Москвы и Вильно с тем, чтобы направить их энергию, бессмысленно, с точки зрения императора Максимилиана I, растрачиваемую на междуусобицу, в то время как Великий Турок угрожает Европе и всему христианству. Посланному императором в Москву С. Герберштейну с большим трудом удалось добиться начала переговоров между московскими и литовскими дипломатами, но сыграть роль «честного маклера» ему не удалось. Запугивая Василия III и его бояр картиной османской опасности, он, по словам А.А. Зимина, добился обратного эффекта – «великий князь Василий III и его окружение еще раз убедились в необходимости сохранять дружеские отношения с Портой». При этом московский государь, верный своему обычаю, сумел оставить у Герберштейна впечатление, что он, Василий, в общем, не прочь присоединиться к антиосманской коалиции. Когда же речь зашла о заключении мира с Великим княжеством Литовским, хитрые московиты, воспользовавшись тем, что Москвы достигли известия о провале опочкинской экспедиции, заявили о том, что де король Жигимонт «из докончанья и из крестного целованья много выступил, многажда наводил бесерменство на кристьянство, да и ныне навел (речь идет о неудачном набеге, предпринятом крымским Токузан-мурзой со товарищи, на Тулу и ее окрестности, в конце лета 1517 г. – Thor), и сестре государя (Елена Ивановна, вдова предшественника. Сигизмунда, Александра Казимировича, смерть которой стала одним из поводов для начала 1-й Смоленской войны – Thor) нашего много нечти учинил…». Посему, продолжили московские дипломаты, мы, конечно, «з Жигимонтом королем миру хотим», но не раньше, чем король «нам нашу отчину, русские городы (Киев, Полоцк и Витебск – Thor) поотдавал и по докончанию б нам направил …», да в придачу к ним еще и те города, что Александр Казимирович отдал в приданое своей супруге, а сестре великого князя.
Все усилия Герберштейна смягчить требования Василия III натолкнулись на упорное нежелание московитов идти на уступки. В конце концов, ради «брата своего Максимьяна», великий князь согласился было снять свое требование относительно Витебска и Полоцка, но когда литовские послы возобновили свои «безлепичные речи» насчет возвращения утраченных в ходе войны земель, прежде всего Смоленска, то в ответ им была прочитана большая (нет, серьезно, очень большая - в посольской книге конспект ее занимает несколько страниц) лекция про «неисправленье королей полских». В ней литовцам припомнили все прегрешения Ягеллонов – от стародавних, еще времен Казимира, до самых последних, с выводом – Смоленска, государевой вотчины, Сигизмунду I не видать, «а пришлет к нам Жигимонт король своих послов, а прикажет к нам о миру попригожу, и о сестре нашей к нам направить, и тогды о сестры нашие городех и об иных городех о руских, которые ныне за Жигимонтом королем, могут речи быти». После опочкинского разгрома крыть литовским послам было нечем, и все усилия имперского посредника пошли прахом. В ноябре 1517 г. он практически ни с чем (если не считать надежды, что Василий таки согласится вступить в антиосманскую коалицию,и шубы с царского плеча) отправился в обратный путь.
Провал мирных переговоров означал, что по весне 1518 г. возобновление боевых действий будет неизбежно – фраза насчет «иных городех русских, которые ныне за Жигимонтом королем» намекала на это более чем откровенно. И Москве нужен был крупный успех не только поэтому. В союзники к ней напрашивался Тевтонский орден, посол которого, Дитрих Шонберг в марте 1518 г. в очередной раз прибыл в Москву , и, что самое важное, крупный военный успех был необходим Василию III для того, чтобы произвести нужное впечатление на Мухаммед-Гирея I и «партию войны», состоявшую из литовских доброхотов, при его дворе. Отношения между Москвой и Кыркором после смерти Ивана III охладели, но Мухаммед-Гирей, отказавшись от сохранения союза с Русским государством, тем не менее, не торопился полностью рвать отношения с Василием III. Он хотел заручиться русской поддержкой в деле подчинения своей власти Астрахани. Московский же государь и его бояре стремились, не обременяя себя чрезмерными расходами и тем более обязательствами, повернуть острие татарского «последнего довода королей» против Литвы. При этом, как отмечал отечественный историк И.В. Зайцев, «и Крым, и Москва часто вели друг с другом двойную игру, лавируя и виляя, отрицая очевидные истины и стремясь убедить противника в заведомой дезинформации…». И в этой игре еще одна (после опочкинской) громкая победа над Сигизмундом I была бы для Василия III неплохим аргументом в переговорах с крымским «царем»... To be continued...
P.S. Этот и последующие посты про осаду Полоцка посвящяются памяти М.В. Горелика!