cold Выдержав некоторую паузу, вернемся на круги своя и продолжим историю про "Исланову стравку"...
Замыслы временно примирившейся крымской элиты не остались втайне от Сигизмунда. Во всяком случае, уже весной 1526 г. король и великий князь сообщал литовским панам-рады о том, что до «его милости» «певъныи слухи доходятъ» о том, что Саадет-Гирей «умыслил паньство его милости казити». По этой причине король «росказал всимъ подданымъ своим в Коруни Полскои коньне а зброине поготову быти». Не ограничившись этим, Сигизмунд «к тому наперед» отправил «на Подоле неколко тисячъ людеи на пенязи принемъшы». Аналогичные «листы» о необходимости быть «на службу его милости поготове конъне а зброине» были разосланы по волостям и поветам Великого княжества Литовского.
Эти приготовления оказались не напрасны, ибо зимой 1526 г. крымская рать (по мнению украинского исследователя Б.В. Черкаса, насчитывавшая около 7-10 тыс. всадников) вторглась на территорию Великого княжества Литовского. Спустя несколько недель, изрядно ополонившись, она повернула назад, но под селом Ольшаница, что под Каневом, татары были врасплох застигнуты небольшим литовским войском (около 3,5 тыс. чел.) во главе с князем К. Острожским и наголову разгромлены (для тех, кто полагает мову диалектом великорусского языка и потому не ощущает трудностей при чтении текстов на оной, про это сражение можно почитать здесь). Напоследок Сигизмунд нанес Саадет-Гирею еще один весьма ощутимый удар – «тое ж весны (1527 г. – Thor) по велице дни царя Заволского (Шейх-Ахмеда – Thor) пущено из Литвы на царство Заволское к сыну его…». По резонному мнению Б.В. Черкаса, тем самым Сигизмунд и паны-рада, отпустив Шейх-Ахмеда после долгого то ли плена, то ли пребывания в гостях, преследовали цель обезопасить свои южные границы от возможных набегов крымцев угрозой объединенного похода ногаев и астраханцев на Перекоп. А этот поход, между тем, по своим разрушительным последствиям вполне мог превзойти памятный для Великого улуса погром 1523 г.
Константин Острожский, сейи тайсёгун:
И еще одна деталь, на которую стоит обратить внимание. В грамотах, что были отосланы от имени Сигизмунда Саадет-Гирею и Ислам-Гирею в феврале 1527 г., король и великий князь недвусмысленно намекнул, что если хан и калга желают восстановить прежнее «братство и прыязнь» между Крымом и Великим княжеством Литовским и получать желаемые ими столь страстно «впоминки», то пускай дядя и племянник прежде всего отпустят захваченных пленных и «противъ непрыятеля нашого, где потреба вкажетъ, саблю свою окажете». Видимо, намек был понят, и раз уж не удалось поживиться за счет Сигизмунда, то можно было попытать счастья на московской стороне. Саадет-Гирей вспомнил о том, что еще в 1526 г., переписываясь с Сигизмундом на предмет восстановления «братства и прыязни» и присылки «впоминков», он обещал своему «брату», что на «моего и твоего непрыятеля московъского люди и паньство его з великимъ своимъ воискомъ хочу самъ поити воевати». На худой же случай, если не выйдет самому «всесть на коня», хан пообещал отправить воевать «панъство московъского» «Исламъ солтана и инъшых братеи своих менъшых з воискомъ своимъ великимъ». Сторонники войны с Сигизмундом, московские «доброхоты», после Ольшаницкой конфузии приумолкли, а вот голоса тех, кто выступал за организацию похода на московскую «украину», напротив, зазвучали в полный голос. И решение было принято. Когда – можно только догадываться. Но немногие уцелевшие после Ольшаницкого погрома татары вернулись в Крым к середине февраля 1527 г., к концу того же месяца или в начале марта Саадет-Гирей и Ислам-Гирей получили ту самую грамоту Сигизмунда, о которой говорилось выше. Следовательно, согласие относительно того, куда направить своих аргамаков на этот раз, было достигнуто крымской элитой в марте-апреле 1527 г.
Сигизмунд I (почему-то в шапке-ушанке):
Увы, подготовка к походу затянулась. По опыту предыдущих (и последующих) набегов, выступив в мае из Крыма, татарское войско достигало русских рубежей самое позднее во 2-й половине июля – начале августа, иногда несколько раньше. В нашем же случае Ислам-Гирей явился в первых числах сентября – примерно на месяц, даже полтора, позднее. Напрашивается аналогия с мухаммед-гиреевым «смерчем». Видимо, стоит согласиться с мнением Б.В. Черкаса, по мнению которого не последнюю роль в этом сыграли опасения Саадет-Гирея и его окружения относительно нападения возглавляемых Шейх-Ахмедом ногаев и астраханцев на крымские кочевья. Однако опасения эти оказались напрасны. Путешествие «заволского царя» затянулось. Отпущенный из Вильно на Пасху 1527 г., т.е. 24 апреля, он только в конце июля-начале августа, одаренный «деньгами, хлебом также как мехами и конями», покинул Киев и отправился полем (где был встречен немногими «пенезными людми», посланными ему навстречу его сыном – а Сигизмунд, договариваясь с ногаями об отпуске Шейх-Ахмеда, желал, чтобы его встречали под Киевом 15-20 тыс. «людеи добрых, бранных, зброиных») в свой улус Астрахань. Добравшись туда самое раннее в преддверии осени, а, скорее всего, позже, он, понятно, уже просто физически не успевал организовать что-либо серьезное против Крыма. Тем самым у Саадет-Гирея и Ислма-Гирея оказывались на некоторое время развязанными руки, и они поспешили использовать представившуюся возможность. И снова напрашивается предположение, что Ислам-Гирей, выступив из Крыма со своими людьми в конце весны, как и в 1521 г., несколько недель стоял (на Молочных водах?) в ожидании вестей относительно намерений Шейх-Ахмеда и ногаев с астраханцами – что и как, собираются ли они в поход? И лишь когда ему стало известно, что Ахматович подзадержался в пути и явно не успевает добраться до своего улуса до наступления осени, выступил на север и скорым маршем устремился к московским «украинам».
Замыслы временно примирившейся крымской элиты не остались втайне от Сигизмунда. Во всяком случае, уже весной 1526 г. король и великий князь сообщал литовским панам-рады о том, что до «его милости» «певъныи слухи доходятъ» о том, что Саадет-Гирей «умыслил паньство его милости казити». По этой причине король «росказал всимъ подданымъ своим в Коруни Полскои коньне а зброине поготову быти». Не ограничившись этим, Сигизмунд «к тому наперед» отправил «на Подоле неколко тисячъ людеи на пенязи принемъшы». Аналогичные «листы» о необходимости быть «на службу его милости поготове конъне а зброине» были разосланы по волостям и поветам Великого княжества Литовского.
Эти приготовления оказались не напрасны, ибо зимой 1526 г. крымская рать (по мнению украинского исследователя Б.В. Черкаса, насчитывавшая около 7-10 тыс. всадников) вторглась на территорию Великого княжества Литовского. Спустя несколько недель, изрядно ополонившись, она повернула назад, но под селом Ольшаница, что под Каневом, татары были врасплох застигнуты небольшим литовским войском (около 3,5 тыс. чел.) во главе с князем К. Острожским и наголову разгромлены (для тех, кто полагает мову диалектом великорусского языка и потому не ощущает трудностей при чтении текстов на оной, про это сражение можно почитать здесь). Напоследок Сигизмунд нанес Саадет-Гирею еще один весьма ощутимый удар – «тое ж весны (1527 г. – Thor) по велице дни царя Заволского (Шейх-Ахмеда – Thor) пущено из Литвы на царство Заволское к сыну его…». По резонному мнению Б.В. Черкаса, тем самым Сигизмунд и паны-рада, отпустив Шейх-Ахмеда после долгого то ли плена, то ли пребывания в гостях, преследовали цель обезопасить свои южные границы от возможных набегов крымцев угрозой объединенного похода ногаев и астраханцев на Перекоп. А этот поход, между тем, по своим разрушительным последствиям вполне мог превзойти памятный для Великого улуса погром 1523 г.
Константин Острожский, сейи тайсёгун:
И еще одна деталь, на которую стоит обратить внимание. В грамотах, что были отосланы от имени Сигизмунда Саадет-Гирею и Ислам-Гирею в феврале 1527 г., король и великий князь недвусмысленно намекнул, что если хан и калга желают восстановить прежнее «братство и прыязнь» между Крымом и Великим княжеством Литовским и получать желаемые ими столь страстно «впоминки», то пускай дядя и племянник прежде всего отпустят захваченных пленных и «противъ непрыятеля нашого, где потреба вкажетъ, саблю свою окажете». Видимо, намек был понят, и раз уж не удалось поживиться за счет Сигизмунда, то можно было попытать счастья на московской стороне. Саадет-Гирей вспомнил о том, что еще в 1526 г., переписываясь с Сигизмундом на предмет восстановления «братства и прыязни» и присылки «впоминков», он обещал своему «брату», что на «моего и твоего непрыятеля московъского люди и паньство его з великимъ своимъ воискомъ хочу самъ поити воевати». На худой же случай, если не выйдет самому «всесть на коня», хан пообещал отправить воевать «панъство московъского» «Исламъ солтана и инъшых братеи своих менъшых з воискомъ своимъ великимъ». Сторонники войны с Сигизмундом, московские «доброхоты», после Ольшаницкой конфузии приумолкли, а вот голоса тех, кто выступал за организацию похода на московскую «украину», напротив, зазвучали в полный голос. И решение было принято. Когда – можно только догадываться. Но немногие уцелевшие после Ольшаницкого погрома татары вернулись в Крым к середине февраля 1527 г., к концу того же месяца или в начале марта Саадет-Гирей и Ислам-Гирей получили ту самую грамоту Сигизмунда, о которой говорилось выше. Следовательно, согласие относительно того, куда направить своих аргамаков на этот раз, было достигнуто крымской элитой в марте-апреле 1527 г.
Сигизмунд I (почему-то в шапке-ушанке):
Увы, подготовка к походу затянулась. По опыту предыдущих (и последующих) набегов, выступив в мае из Крыма, татарское войско достигало русских рубежей самое позднее во 2-й половине июля – начале августа, иногда несколько раньше. В нашем же случае Ислам-Гирей явился в первых числах сентября – примерно на месяц, даже полтора, позднее. Напрашивается аналогия с мухаммед-гиреевым «смерчем». Видимо, стоит согласиться с мнением Б.В. Черкаса, по мнению которого не последнюю роль в этом сыграли опасения Саадет-Гирея и его окружения относительно нападения возглавляемых Шейх-Ахмедом ногаев и астраханцев на крымские кочевья. Однако опасения эти оказались напрасны. Путешествие «заволского царя» затянулось. Отпущенный из Вильно на Пасху 1527 г., т.е. 24 апреля, он только в конце июля-начале августа, одаренный «деньгами, хлебом также как мехами и конями», покинул Киев и отправился полем (где был встречен немногими «пенезными людми», посланными ему навстречу его сыном – а Сигизмунд, договариваясь с ногаями об отпуске Шейх-Ахмеда, желал, чтобы его встречали под Киевом 15-20 тыс. «людеи добрых, бранных, зброиных») в свой улус Астрахань. Добравшись туда самое раннее в преддверии осени, а, скорее всего, позже, он, понятно, уже просто физически не успевал организовать что-либо серьезное против Крыма. Тем самым у Саадет-Гирея и Ислма-Гирея оказывались на некоторое время развязанными руки, и они поспешили использовать представившуюся возможность. И снова напрашивается предположение, что Ислам-Гирей, выступив из Крыма со своими людьми в конце весны, как и в 1521 г., несколько недель стоял (на Молочных водах?) в ожидании вестей относительно намерений Шейх-Ахмеда и ногаев с астраханцами – что и как, собираются ли они в поход? И лишь когда ему стало известно, что Ахматович подзадержался в пути и явно не успевает добраться до своего улуса до наступления осени, выступил на север и скорым маршем устремился к московским «украинам».